Зрители стали подниматься со своих мест и неспешно потянулись к выходу из шатра. Цветов на сцену здесь не бросали. А если бы и бросали, подумалось Гензелю, в данном случае это было бы то же самое, что бросить пучок человеческих внутренностей. Едва ли разумное дерево любит получать цветы. «Разумное, необычайно сильное и беспощадное, — добавил он. — И я тысячу раз благодарен Каррабу Варраве за то, что отныне оно не будет цвести на улицах».
Похожий на набитое чучело здоровяк глухо заворчал, роняя на мостовую хлопья слюны. Он явно не отличался острым умом, но холодный голос геноведьмы одним своим звучанием скверно на него действовал. Такие обычно и нападают первыми. Гензель хладнокровно наметил здоровяка первой целью.
Гензель глухо заворчал. Он терпеть не мог геномагических словечек. От всех них несло какой-то затаенной скверной. Скверной, к которой он так и не смог привыкнуть за тридцать пять лет жизни под одной крышей с геноведьмой.
— Ну тогда говори их, — пробормотал он. — Говори свои слова, мальчишка!.. Говори их! Потому что сейчас я выдеру твое поганое нутро, и больше слов у тебя не останется!
— Они пришли к нам, пусть и без приглашения, значит, они наши гости. А ты ведешь себя непозволительно грубо. Просто отвратительно. И это после того, как я потратила столько времени, пытаясь обучить тебя хоть какому-то воспитанию! А ты опять ведешь себя как грубиян!
— Это у тебя сказки, — обиженно сказала Гретель, тряхнув своими нечесаными белыми космами. — А здесь — всамделишная геномагия. Ягоды ведь тут особые, генетически порченные многими поколениями, внутри них любая зараза вызреть может. Даже та, которая в твой собственный генокод встроится, ты и моргнуть не успеешь! Мутантом жутким, может, и не станешь, но кровь и мясо себе на всю жизнь испортить можешь, — рассудительно сказала Гретель и протянула ему тонкую ладошку. — Пошли.