– Да нет. Он такой… Принципиальный. К тому же отслужил там.
Плешивый заулыбался, неловко, но быстро подцепил пакет с сахаром и вскочил. Зубы у него были удивительно белыми, может, из-за темного лица. Он протянул Марине пакет, из которого сыпанулась струйка песка, и чуть качнулся.
– А стаканы-то, – озабоченно сказал Полонский.
– Петрович, по ходу, Ротару чинит, – задумчиво прошептал Серый. – Один конец пленки за окно в нашем коридоре зацепил, другой – в бабском. И разглаживает теперь пальчиками, такой.
– Давай-давай, – подбодрила его Марина Михайловна по-русски. Знала, что по-немецки этого делать не следует, потому что весь класс примется орать «хенде хох» и «цурюк, аусвайс!».
На второй день я встать без воплей не мог, у меня, кажется, ни одной мышцы без шурупа внутри не осталось. Я вопил, мотал головой на Витальтоличево: «Ну что, наигрались?» – и ковылял на пробежку, а потом в спортзал.