— Обещаю. Не стану смеяться и никогда никому не скажу.
У Мишки даже и могилы нормальной не будет. Как и у мамы с папой. Как у Вовы. Хотя у Вовы ещё есть надежда. Я ведь прицепила ему на шею коробочку с запиской о нём. Даже если его через сто лет откопают, всё равно могут перезахоронить и написать на могиле имя. У Мишки же этого не будет никогда.
А ещё в похоронке было написано, что она является документом для возбуждения ходатайства о пенсии. Может быть, с ней нужно было в военкомат пойти? Но я не уверена, что мне полагается пенсия в связи с гибелью Миши. Он ведь не отец мне, а брат. Отец у меня вообще пропал без вести. Мёртвым его никто не видел. Конечно, скорее всего, его давно уже похоронили в братской могиле, как и тысячи других ленинградцев. Но полной уверенности в этом нет.
— Сходи в нашу комнату, принеси синюю коробку. Раньше на шкафу стояла, где сейчас — не знаю. Найдёшь, она большая. Осторожно, коробка довольно тяжёлая.
Пока я ползала, спросила, как зовут того, кто мне снизу помогает. Он отчего-то представился не по имени, а по фамилии. Ну, ему виднее. Хочет человек, чтобы его по фамилии называли — пусть. Может, он имени своего стесняется. Может, его Акакием назвали или ещё как некрасиво или непонятно.
Всё хорошо. Теперь всё хорошо. Нужно Лёньке написать про хлеб обязательно. Бумаги вот только мало у нас, но для письма на фронт Галина Степановна листик найдёт.