С двадцатого ноября нам всем полагается по сто двадцать пять грамм. Сто двадцать пять грамм в день. На столе лежит сегодняшняя пайка. Кажется, что кусок хлеба довольно большой, но это не так. Он большой от того, что на самом деле там четыре пайки. Пятьсот грамм. Еда для меня, братьев и папы. Тётя Шура ночевать домой не приходит.
— Санька чаем пытался поить тебя, но ты не пила. Выла и кусала чашку. Тогда он налил горячий чай, а в чай плеснул водку. Вон, из серванта. Мы с ним влили это в тебя, и ты заснула.
И вот тут подоспела я. Спасали мы их так. Я просовывалась в лаз, Степанов подавал снизу очередного ребёнка, я хватала того за руки или за шиворот и кричала. После чего меня за ноги вытягивали на улицу. Ноги до щиколоток у меня вне лаза оставались. Последнего, точно так же, как репку из грядки, вытягивали самого Степанова. Его сложнее всего достать было, он тяжелее и толще других был. Чуть не застряли там с ним.
Нет, ну что же Верке понадобилось тут? Ведь явно же именно к нам скачет. Зачем? Ой, не к добру то, не к добру. От Верки ничего хорошего ждать не приходится. Может, случилось чего?
Но — абсолютно у всех форма чистая и выглаженная, все красиво подстрижены и гладко выбриты. В общем, видно, что люди готовились к матчу, как могли. Им бы ещё питаться получше.
Потом мы раскололи одно полено на щепочки и впервые затопили нашу новую печку. Печка горела исправно, не дымила, пламя ровно гудело за дверцей. А дедушка стал собираться домой. Ему далеко ехать, а время скоро девять. Нужно торопиться, чтобы до начала комендантского часа успеть.