Мне ненавистны слезы, жгущие глаза, но еще более ненавистна соблазнительная мысль промолчать, сделать вид, будто я не держала в руках тех чудовищных гравюр, позже сожженных в камине. Их видел и отец. Как он выдержит такой удар? У него ведь слабое сердце.
Спальня, куда меня определили, была обставлена с мрачным минимализмом. Стоя в дверях, я следила, как горничная с деловитым видом подошла к окну и смачно жахнула тяжелыми портьерами. В стылую комнату ворвался прозрачный вечерний свет, а в воздухе заклубились облака легкой пыли.
– Как видите, сунимы, никакого обмана, никакой магической маски. Перед вами натуральная блондинка! Итак, двадцать золотых, кто больше?
Ту, что разделила нас сегодняшней тоскливой ночью.
– Кто дал слово старому зануде? У меня сейчас челюсть сведет от желания зевнуть, – сквозь зубы процедила тетка Кло. Ради публики она уже успела пустить пару слезинок, но все равно не смогла изобразить на лице достаточно скорби, чтобы вписаться в приличия.
Генри продолжал что-то говорить, но его голос постепенно отдалялся, словно между нами посередине стола росла невидимая звуконепроницаемая стена. И нахлынувшее воспоминание об Уилборте выглядело злой насмешкой.