– Или вот, например, одуванчик. Он все колышется и облетает от ветра, и грустно на него глядеть… Вот и я: разве я не облетаю? разве не противно глядеть, как я целыми днями все облетаю да облетаю?..
«Это в таких-то штанах чтобы я вас стал ангажировать?» – сказал директор Британского музея. «Это в каких же таких штанах?» – переспросил я его со скрытой досадой. А он, как будто не расслышал, стал передо мной на карачки и принялся обнюхивать мои носки. Обнюхав, встал, поморщился, сплюнул, а потом спросил: «Это в таких-то носках чтобы я вас ангажировал?»
Прелестные существа, эти ангелы! Только почему это «бедный мальчик»? Он нисколько не бедный! Младенец, знающий букву «ю», как свои пять пальцев, младенец, любящий отца, как самого себя, – разве нуждается в жалости?
Сходная риторическая формула есть у Зощенко: «Значит, что же? Значит, дело обстоит как будто неважно? Где же эта знаменитая любовь, прославленная поэтами и певцами? Где же это чувство, воспетое в дивных стихах?» («Голубая книга», отд. «Любовь», п. 29).
Схожая ситуация складывалась не только на «стройках социализма», но и в советских тюрьмах: «[В тюрьме] мы жили дружно, в шахматы играли без ссор, занимались боксом, продукты делили пополам» (Амальрик А. Записки диссидента. С. 135).
Свидригайлов спустил курок» («Преступление и наказание», ч. 6, гл. 6).