Подошли ближе. Остановились. Потом вытолкнули из своих рядов старика. Тот ветку взял, машет, идёт, кричит: «Мир! Мир!» Ну, раз такое дело, пока не тронем. Пропустили его воины к воеводе. Склонил старик голову в поклоне низком, а потом заговорил на славянском языке. Пусть ломаном, но понятном. Беда у них великая. Страшная. Тот монастырь, капище Триглавого, ромеи восстановили. И начали свирепствовать черноризцы пуще прежнего. Охотились на людей с собаками громадными, словно на зверей, жгли дома с обитателями вместе, казнили всех, кто не осенял себя знаком Чёрного бога лютой смертью. Отбирали детей, увозили их неведомо куда, и никто больше их не видывал. Угоняли и девушек, и женщин молодых на потеху легионам, в Лютеции стоящим. Мужчин, кто посильнее, рабами делали, клеймом раскалённым жгли, отрезали уши, заковывали в цепи навечно. Обезлюдел край. Почти вымер. Вот они, почитай, последние, оставшиеся свободными.