Она оставила его, нет не одного — больше Кохэн не чувствовал себя одиноким, — но наедине с божественным сонмом и теми, кому предстояло стать будущей плотью мира.
Ниже по стволу памяти. К развилке, в которой, собственно говоря, она родилась. И молиться, чтобы в азарте поиска Тельма не пропустила этой самой развилки.
Но что еще оставалось? Смиренно ждать, просить, обещать, что будет благоразумна… плакаться о том, до чего дороги ныне дети… няньки-гувернеры…
— …Элиза Деррингер, — его голос звучал так, как если бы Мэйнфорд находился рядом, в шаге. — Ты помнишь ее?
Цинично и жестоко… и даже если завтра Донни признается в содеянном, ему не поверят. Человек не способен вырезать сердце другому человеку. Это все знают. А вот масеуалле — дело иное.
— Вы… никогда не стоит забывать о вежливости.