И древние боги застонали, не то от боли, не то от переполнявшего их предвкушения: она вернулась, дева в туманных одеждах, некогда погубившая Атцлан. Она вернулась, чтобы станцевать свой танец на обломках другого города, и тогда, поверженный, он напитает плотью своей тех, кто ждал если не вечность, то почти…
Пророс под ногами моховой ковер. Заблестели в нем красные ягоды клюквы, такой крупной, аппетитной… всегда было сложно удержаться и не попробовать хоть одну. Но у Тельмы получалось.
Не сейчас, когда она так близка к победе. И глядя на ее лицо — еще одно, которое Мэйнфорд помнит распрекрасно, — он понимает: его не выпустят.
В ванне не спрячешься. И разговор неприятный, сколько его ни откладывай, состоится. Так к чему тянуть? Она вымылась мылом, которое терпко пахло сандалом. Вытерлась полотенцем, выбрав из пятерки то, которым явно пользовались. Ей и самой было странно это почти животное желание пропитаться чужим запахом. В шкафу обнаружилась и рубашка, свежая, пусть и мятая.
Не ему, Зверю, который выглядывал из глаз Мэйнфорда. Он беспокоился о Тельме, и это беспокойство было искренним.
Но как получилось, что эта история не закончилась десять лет назад?