— Убийца князя… повинен смерти… от этого… никак.
— Голову мою срубить — дело нехитрое. А вот одну голову — четыре раза отсечь… За Володшу, за братство наше, за монгол, за… за это. Вряд ли. Ты ныне насмехался над моим даром пророческим. А на кубок мой глядючи — и сам прорекать начал. Дан этот дар нам обоим, брат. Просто у меня — сильнее. Ты Иезикииля вспоминал: «И увидел я, и вот, рука простерта ко мне, и вот, в ней книжный свиток…». И я — увидел. Руку… нет, не помню. Там был не свиток — просто листок.
Со смерти Мономаха прошло сорок лет. Орды вернулись на прежние кочевья, размножились. Едва Степь объединится — она ударит. Про хана Кобу — грузинского внука Шарукана — я уже вспоминал. Его походы будут очень скоро. Степь наливается силой — её надо куда-то применить. Это — неизбежно.
«Зачем Спарте стены, когда у неё есть доблесть её сыновей»?
Теперь раненых добивают и выкидывают в Оку. Раков нынче будет…!
Лодка подошла к берегу, люди в ней расспрашивали какого-то мужичка, стиравшего в Оке окровавленные тряпки. Тот мотнул головой в нашу сторону. Его собеседники, плохо различимые в солнечных бликах на воде, развернулись лицами к нашему «петуху с лошадиным хвостом».