Во взгляде его было жадное любопытство, словно он надеялся — я сейчас растаю и начну выкладывать все тайны, как свои, так и чужие. Но я откровенничать с посторонним человеком не собиралась.
— Ты же сама говорила, что меня туда могут и не взять, если хозяйке не понравлюсь, — возразила я. — К чему мне тогда твоя одежда? Для фабрики она совсем не подходит. Да и одеяло, пусть даже такое страшное, лишним не будет.
— Да какие уж шуточки, — проворчал он. — Только знаешь что, жадная она была, твоя Сабина. Жадность ее наверняка и погубила.
— Нет, не можешь. Если ты где-нибудь про это заикнешься, то вопрос об источнике не останется вопросом, так как никто, кроме меня, сказать этого не смог бы, — пояснила я.
Все равно это никаким секретом не является. Достаточно сейчас зайти к нам в магазинчик, чтобы увидеть этого Эдди, с наглой улыбочкой болтающего с инорой Эберхардт.
Мы замолчали. Я держалась за тетю, она поглаживала меня по руке, желая успокоить. Но я успокоиться не могла, я просто кипела от злости. Меня всегда возмущали безответственные мужчины, такие как инор Шварц. О чем он думал, когда вскружил голову моей матери, а потом бросил ее разбираться с последствиями в одиночку? Письма он ей писал, видите ли! А должен был с собой взять, если любил. На новоявленного отца я не смотрела. Я уже сказала ему все, что думала, и ничего добавлять к этому не собиралась. Внезапно дверь открылась, и оттуда вышел измученный бледный инор, явно побывавший в мозгах у той отвратительной иноры и испытывающий после этого лишь омерзение.