Поэтому из суеверного страха я прекратил фиксировать народные заметы, опасаясь, что если в моей коллекции их окажется слишком много, я просто провалюсь в создаваемое ими пространство. То есть даже не провалюсь, а просто не смогу уверять себя и дальше, будто живу в каком-то другом.
– Отчего же? Фамилия не особо редкая. Я сам знал двоих в Петербурге.
Поставь я точку здесь, и получилась бы традиционная россиянская «духовная инвектива» – сколько таких написали за последние два века, не сосчитать. Пламенный, так сказать, приговор миру, погрязшему в… (нужное подчеркнуть), произносимый «задумавшейся грешной душой».
С другой стороны, думал я, не такая уж и беда будет пропить эти три тысячи – хоть деньги и большие, но получить подобную подачку от сил, что повелевают звездами и безднами как-то даже и смешно, и есть в этом известное умаление высшего принципа… Или, может быть, именно так и проявляет себя божественная справедливость, взвешивая все – от пылинки до Юпитера – на точнейших весах?
На лице Капустина отразилось некоторое умственное напряжение, но он кивнул.
Вставая, Капустин глянул на часы. Стрелки показывали два часа тридцать три минуты – но чего именно, было трудно понять.