Но на самом деле это была гораздо более широкополосная коммуникация, чем речь. Человеческие слова скукоживались рядом с этим свободным и открытым обменом до морзянки. Слова были нужны мне, потому что ничего, кроме морзянки, я не понимал. Но как только мой мозг начинал придавать смысловому потоку понятную форму, я терял Жука из виду. Поэтому, видимо, во время нашей прошлой встречи я так и не смог его рассмотреть.
– Вот так хорошо. Главное, правда, – прошептал Капустин, отпустил строчку и дунул на нее.
Источником этого нарастающего вселенского звона был распухший фиолетовый гульфик маршала А. И чем невыносимее и громче становился звон, тем больше и ярче делался этот гульфик, как бы затмевая собою остальное – пока не превзошел свою госпожу и все прочее настолько, что стало казаться, будто в бескрайней межпланетной бездне висит, простите за непристойность, огромный мужской орган, восставший из небытия, чтобы покарать расу своих гонительниц.
Он был настолько утрамбован, что это прозвучало вполне нормально. Я подумал, что речь в этой мрачной поговорке идет о земле, парящих над ней ангелах и неясных перспективах атеистического посмертия.
Это ведь были николаевские пятерки. По всем признакам – вещь не из будущего, а из прошлого. И если та волна всеобщих изменений, что прошла по нашему миру, превратила один самолет в другой, какой действительно мог быть построен в наши дни, то золото просто осталось на месте – а золотые пятерки из изготовленных в будущем превратились в отчеканенные в прошлом… То есть изменение, если оно и произошло с монетами, никак не сказалось на них в сущностном смысле.