На сегодняшнем позднемасонском арго эти строки звучали бы так: «Откинешься с хаты – встретят братаны и дадут плетку…» Вот только термина «примет» применительно к свободе сегодняшние урки и либералы поэту могли бы и не простить, увидев в подобной аллюзии беспросветный экзистенциальный пессимизм.
Этот голос был мне интимно знаком – я уже слышал его у себя внутри, причем с самого детства. Говорить с ним было так легко, что сперва даже не возникло вопроса, кто это.
– Теодор, – поправило Солнце. – Шотландский мастер не может быть Федором. Итак, Теодор, я вас слушаю…
Тогда казалось, что это навсегда – и меняться будет только наклон графика. Так писали серьезные эксперты, с ними соглашались обозреватели… И я верил этому постоянно звучащему в финансовой прессе хору Серьезных Голосов. А потом…
Видимо, брошка на ладони Капустина имела над чертями такую власть, что повторять необходимости не было. Я сразу почувствовал, что мои ладони уже ничто не удерживает у стола.
Да, Елизавета Петровна, это были вы – и никогда прежде (кроме, может быть, одной баденской ночи) не видел я вас столь ко мне расположенной. На вас был, простите, один лишь пеньюар. А в руках вы держали корону из золотого картона – вроде тех, какими увенчивают провинциальных трагиков, играющих Шекспира. Вы сладостно и покорно улыбнулись – и водрузили эту корону мне на голову…