В эмиграции, конечно, все обстояло иначе. Там с самого начала с удовольствием вычисляли «масонов» во власти и рядом: Ленин, Троцкий, Зиновьев, Парвус, Радек и почему-то Максим Горький…
Мои проблемы, конечно, никуда от этого не исчезли. Но они оказались не такими безвыходными и страшными, как мерещилось мне на дне отчаяния.
– Рога, – почти не шевеля губами, прошептал Капустин, – отвечаю асимметрично…
– Значит, миром в двадцать первом веке управляют масоны?
Видимо, от экзистенциального страха Сер постоянно удалбывался, вернее даже утрамбовывался каким-то недорогим медицинским препаратом («акселем», как он его называл) в туповатую и добродушную колбаску, ничему не удивляющуюся и настолько готовую к любому повороту судьбы, что было даже непонятно, почему мировая олигархия еще не превратила в таких колбасок нас всех. У него от этого «акселя» менялся голос – в задушевную сторону. Казалось, он вот-вот заплачет.
– Мохнатка – это язык ненависти, – без энтузиазма отозвался профессор Берч.