Капустин сел в кресло, но пристегиваться не стал.
Это не Жук вдувает электричество в мои нейроны через свой длинный клюв. Он сам есть поток частиц, мозаика, случайно сложившаяся в лабиринтах неокортекса из обломков детского чтения, визуального энтертейнмента и прочей ламберсексуальности.
Димкин некоторое время вглядывался в пространство над моей головой, даже сощурившись от напряжения.
В этот раз я не боялся. Во всяком случае, в первые минуты: я помнил, что не умру, и мое погружение не может быть вечным. А потом я сообразил, что именно так большинство торчков и умирает – на доверии.
– Больше им верь, – сказал Капустин. – Ну да твое дело. Михайлов говорил, у тебя что-то новое по хранителям?