– Если это попало сюда через водопад, – медленно произнес я, – то на озерном дне осталось раза в четыре больше, чем здесь.
– Литас! – ворчливо рыкнул отец Флатис. – Как ты думаешь, почему братья-монахи и святые отцы не носят доспехов? Почему на нас лишь тонкие холщовые одеяния?
– Чужая сила, кипящая в сердце, меняет людей, Корис, – тяжко, на самом деле тяжко, вздохнул священник. – Ты не понимаешь. Ты пьешь и глотаешь чужую боль, чужое отчаяние, чужие страдания! Ты пьешь крики матери, на чьих глазах убили ее новорожденную дочь! Ты глотаешь вой заживо разрываемого ребенка! Вбираешь в свое сердце визг и бульканье шурда, которому безжалостно перерезают глотку! Вот что входит в твое сердце! Вот что за сила многоголосым эхом звучит в твоей голове! Ты не получаешь ничего светлого! Ты вбираешь только тьму! Ибо не может быть светлым страдание осиротевшего или убитого ребенка! И сколько таких безмолвных криков и стонов ты уже поглотил? И ты, правда, веришь, что эта сила не изменит тебя? Да она поглотит тебя полностью! Затопит твое сознание! Можешь ли ты уже сейчас быть уверен, что ты это ты? Что твоя душа не изменилась? А? Подумай над этим… подумай…
– Я такая закуска, что можно и подавиться, если попытаешься проглотить, – заметил я.
Сзади сработал метатель, по воздуху завизжали мелкие камни, пронесшись над двором поселения и обрушившись в ущелье, по пути снеся несколько десятков обезумевших птиц. Поселение продолжало жить и продолжало огрызаться на нападки врага.
– Плевать я хотел на твою щедрость, Тарис. Приходи хоть сейчас. Если я и умру, если и паду от твоей руки, то поверь – я не буду особо сожалеть о своей гибели. Наша беседа закончена?