– Те, кто мыслит в категориях не государственных, а исключительно бытовых, ничьей судьбой распоряжаться не могут, – продолжил Олег. – Как вам доверить решать за кого-то, если вам самим время от времени приходится разъяснять, что такое хорошо, и что такое плохо. И даже разъяснения этого вы не понимаете. Потому что способны осмыслить только: хорошо – это когда хорошо мне; а плохо – когда плохо мне.
– Из каких источников поступали вам финансовые средства? Да сядьте вы, не суетитесь.
– Будет, – кивнул ему в зеркало заднего вида Нуржан. – Ох, чует мое сердце, еще и не то будет…
«Не надо! Мы же договорились! Я сделал, что от меня требовалось, получил оплату… Я свободен! Вы обещали!»
– У Гоголя бородки, по-моему, не было, – с сомнением отозвался Борян. – Больше на кардинала Ришелье похож. Ну, того самого, из старого советского фильма.
– Сил нет никаких, понимаешь?! – одной рукой держась за сердце, а другой колошматя по столу так, что разлетались во все сторону бумаги и карандаши, кричал Евгений Петрович. – Нет, опти-лапти, никаких сил! Это что за народ такой? Чем больше для них делаешь, тем больше они требуют! А то, что уже дадено, стремятся обгадить! Ты знаешь, что директор школы, на ремонт которой у нас денег не хватило, накатал жалобу губернатору? Дескать, руководство тех школ, что мы сумели отремонтировать, бюджетные деньги с мэром… со мной то есть, попилило, потому и ремонт получили. А ему, честному, ничего не досталось. Почему же при Налимове, опти-лапти, никто никому не жаловался, хотя он ни черта для Кривочек не сделал и не собирался? Объясни: почему? Я не понимаю… Про фонари слышал? Это как? Как это? В голове не укладывается… Вызвал к себе Щукаря, мента нашего главного: найди мне этих неандертальцев, кровь из носу! В глаза им хочу посмотреть! А он руками разводит: надо камеры наблюдения на улицах устанавливать…