Если бы он минуту назад не объяснил, что в передаваемую информацию они не вдумываются, действуя механически, — решила бы, что мазур издевается.
— Как ты умудряешься это делать? — Я растерянно покосилась на мелкого. Ткань наших лётных (читай — рабочих) комбинезонов была живучей настолько, что из неё можно было шить скафандры (собственно, их из неё тоже делали), но брат умудрялся регулярно рвать её в самых неожиданных местах, причём без особых усилий.
— Нет, не настолько, но… тогда я знал, что нужно делать и как можно тебе помочь, а способа успокоить взбесившуюся пету, никак не навредив всаднику, я не знаю.
Жевали все действительно молча, а после нас дружно начало клонить в сон. Не до такой степени, чтобы подозревать ужин в наличии снотворного, но достаточно, чтобы отложить разговоры до завтра. День выдался не то чтобы трудный или слишком долгий, но очень насыщенный впечатлениями, так что по комнатам мы разбрелись сразу после ужина. В каждой комнате Сур настраивал на хозяина дверь (хлопок ладонью по стене рядом — дверь становилась твёрдой, два хлопка — прозрачной изнутри, три — опять мутной проницаемой плёнкой) и окно, которое по желанию можно было слегка затемнить или вовсе «выключить».
Я задохнулась от восхищения, на несколько мгновений забыв обо всём. О чужом мире, о своих страхах, о сильных ладонях на талии, почти обжигающих сквозь тонкую ткань одежды, и щекочущем кончик уха дыхании.