Разговор у нас перескакивал с антикварных редкостей на войну, потом на школу, где преподавала старшая дочь Антошина, затем на погоду, на театральные премьеры и все такое прочее, о чем было желание поговорить. Несмотря на роскошь и богатство, Антошины показались мне в общении простыми, добрыми и душевными людьми. Уходил я от них уже довольно поздно, провожаемый всей семьей.
— Мне надо знать, не вы ли убили Алексея Луговицкого?
— Хватит, Лиза! Дай человеку уйти домой. Уже поздно. Сергей Александрович, когда у вас найдется свободное время, позвоните. Вот вам моя визитка. Ждем вас в любое время. До свидания.
Луговицкий явно растерялся, никак не ожидая такого обыденного предложения, очевидно предполагая, что я, как и Наташа, сходу проникнусь его бедственным положением. Сестра, наоборот, разозлилась, решив, что это новый способ поиздеваться над ее ненаглядным Алексеем. Это было видно по нахмуренным бровкам и сердитому взгляду, брошенному на меня. Она уже открыла рот, как ее опередил "социалист — революционер": — Извините меня, ради бога! Действительно, невежливо…. Гм! Но мне лучше уйти. Собственно говоря, я пришел проститься с Натальей Александровной. Прошу еще раз извинить меня….
— Еще раз здравствуйте, господин Богуславский. Присаживайтесь! Курите? Нет. Хорошо. Кофе? Могу предложить вам хороший коньяк.
— Он ранен, — хлюпнул носом мальчишка. — Тяжело.