После того, как жандармы, записав показания Афанасия Трешникова и получив соответствующие распоряжения, ушли, домушник попытался ухмыльнуться, но сразу охнул от боли в разбитом лице.
После моих слов наступило молчание. Какое‑то время мы так и шли, соблюдая тишину, пока Распутин резко не остановился и не спросил: — Кто убивать меня будет, знаешь?
— Вызвали его. Старуха Анисья Лазаватина преставилась. Часа через два только будет, не ранее. Так я вас жду. Минут через десять приходите, а я пока на стол накрою.
— Милая барышня! С вашей экспрессией да на театральные подмостки, а вы отчего‑то решили в революцию поиграть! — слова Пашутина не соответствовали его резкому со стальными нотками голосу. — Живо сядьте! Больше повторять не буду!
Немцы громко, чуть ли не все разом, зашумели. В их лицах, глазах, голосах был неприкрытый страх. Никто из них не хотел умирать. Неожиданно сделал шаг вперед капитан, хорошо говоривший по — русски. В его глазах была непримиримость, ненависть, и еще презрение.
— Для меня вы бесчестные и подлые люди, разбойники и тати! — резко и зло ответил ему Мелентьев. — Я здесь для того, чтобы восстановить справедливость! Так как мы, русские люди, ее понимаем! Око за око, зуб за зуб!