Штурмовик сотрясался от отдачи, грохот был изрядный. Но Иван жал на гашетку, пока не понял, что высота мала – ведь стрельба велась с пологого пикирования.
– Здравия желаю, – поприветствовал экипаж Тихон. – В Архангельск летим?
Захар был точно в створе бомбардировщика, сблизился, и Тихон видел, как болтало самолет ведущего воздушными струями от винтов бомбардировщика – близко подошел, чтобы наверняка.
Он решил ждать на опушке – на грейдер выходить опасно. Выберется, отойдет от леса – а навстречу немцы. То-то им радость будет! И ведь не спрячешься в голом поле.
Если бы немец не делал никаких движений к оружию, Иван не выстрелил бы. Одно дело – из самолета пускать ракеты или бросать бомбы – ведь врага вплотную не видишь. И совсем другое – видеть его лицо, испуг в глазах и выстрелить с пяти метров. Как-то не по себе становится, понимаешь, что надо какую-то грань переступить, черту перей-ти.
Федор помог Ивану одеться. Высохло все, но одежда была в соляных разводах, а меховой комбинезон съежился, усох, стал размера на два меньше, и натянуть его Иван не смог. Но в подлодке-то еще ничего, ветра нет и брызг тоже, и температура нормальная. А как в базу придут? В гимнастерке и брюках куда как холодно будет, все-таки высокие широты, не средняя полоса. На северах лето – один месяц, все остальное время – осень и зима. Но это все мелочи, главное – он выжил. Правда, чувствовал он себя неважно, ощущение было, как будто бы внутри все замерзло, заледенело и отогреваться не желает.