Иннокентий Петрович задумчиво взял авторучку.
Я отрицательно качаю головой. Настя разворачивает меня по ходу движения, и мы сходим с эскалатора.
Постепенно темнело, а мы всё стояли и смотрели, как на проезжей части включались фары, превращая ехавших в поток светляков. Я думал о том, что в наших окнах теперь новый вид, что у нас теперь соседи. Соседка… То, чего я прежде страшился (никогда ведь не жил с соседями), обернулось нежданной радостью, хотя я еще не признавался себе в том, что это радость. Просто мысль о том, что увиденная мной Анастасия будет теперь всегда где-то рядом, разливалась по телу ощутимым физическим теплом. На первом этаже дома напротив светилась витрина книжного магазина “Жизнь”.
Мы, з/к, стояли третий час в строю и ожидали начальника, который решит нашу судьбу. Точнее, судьбы, потому что даже здесь у каждого она была своя. Начальник появился, и им был Сева. Он шел в сопровождении нескольких чекистов. Не могу сказать, что, увидев его, очень уж удивился – разве что в первую секунду. В сущности, чего-то такого от него можно было ожидать. Он нашел ту большую силу, которую искал, и теперь действовал от ее имени.
Гейгер позвонил, и за дверью – сначала еле слышно, потом всё громче – раздалось шарканье. На верхнем пределе звука (там, в квартире, умели шаркать) дверь отворилась. На пороге возник человек в дырявой майке. Он был лыс и, кажется, нетрезв. Когда в него ударил луч камеры, зажмурился и спросил, с какой целью его снимают. Ему объяснили, что я приходил в эту квартиру в 1923 году, а теперь хотел бы войти в нее снова. Человек в майке не удивился, но сказал, что сегодня пустить меня не сможет. Сегодня у него гости. Предложил прийти завтра.
Крупный план пожарных. Не отрываясь смотрят туда, откуда должен появиться самолет. На их лицах отблески мигалок. По команде поднимаются жерла брандспойтов. Из них начинает бить пена.