Теперь моя очередь: я достаю припасенную водку и наливаю ее в серебряные, взятые из дому, рюмки – в 1921-м такой роскоши не было, но тем лучше для нас обоих. Мы пьем, потому что это приличествует месту (не щиты же нам здесь сколачивать), да и давно мне, по правде говоря, хотелось выпить с Остапчуком. Он в двух метрах от меня – пусть не рядом, пусть под землей, – но он здесь. Думаю, что на этот раз в кителе или еще в чем-нибудь торжественном, если, конечно, в последний момент не пожалел это надеть: в земле поскольку всё страшно портится.
Если всё это не будет записано, то, боюсь, канет в Лету. В истории человечества это будет заметная прореха, но самой большой потерей это будет для Анны, о которой всё время думаю. Для нее описано уже довольно много вещей, но всего охватить просто не могу. По счастью, сейчас мне помогают, и дело пошло быстрее.
Когда он ушел, я смотрел телевизор – то, что здесь по-английски называют talk-show. Все друг друга перебивают. Интонации склочные и малокультурные, пошлость невыносимая. Неужели это мои новые современники?
Гейгеру нравятся мои описания. Сказал, что моей рукой водит всесильный бог деталей. Хороший образ: Гейгер умеет быть поэтичным.
Но я-то ведь знаю, почему он пишет! Господи, здесь нет никакого секрета. Он считает, что не доживет до ее рождения.