Во время ординатуры подрабатывал санитаром, хлорированной водой полы мыл. Отвратительный вроде бы запах, а вот ведь – связывает меня с юностью. Когда слышу его, сердце стучит быстрее.
– Что, – спрашиваю, – ты там будешь искать?
Он повторил свою любимую мысль о вождях. Что народ-де находит ровно того, кто ему в этот момент нужен.
Потом написали, что лопнул трос, связывавший крылья биплана, что конструкция потеряла жесткость, но в те мгновения ничего не было понятно, кроме одного – приближается беда. Можно, конечно, было еще надеяться, что авиатор выполняет одну из фигур высшего пилотажа и сейчас выйдет из своего пике, если бы не это поломанное крыло – почти отделившееся от машины и трепещущее на ветру, – оно не оставляло надежды.
Смеется. Просит прощения. Очень темпераментно просит, а я вяло сопротивляюсь. Я, оказывается, интереснее книги, которая летит на пол. Лежит, распластанная, вверх обложкой, наблюдает наш финал-апофеоз. А я, случается, смотрю на нее. И на верхнем фа встречаюсь глазами с Арнольдом, скажем, Тойнби. Это слегка обескураживает. Самое же трогательное в том, что через минуту Платонов мой лезет через меня за книгой и снова принимается за чтение. Вот сейчас, когда я это пишу, он читает книгу о завоевании космоса в СССР. Неожиданно как-то.
Не хочет. Глаза мои привыкают к освещению, и я начинаю различать черты говорящей. Никакой в них свирепости. Деревенский вздернутый нос, идущие от него ярусами морщины. Седые волосы из-под платка.