Иннокентий рассматривает ордена. Положил перед собой две коробочки – в одной Почет, в другой Мужество. Задумчиво жует губами. У него вид человека, объятого недоумением. Смотреть на него забавно.
А еще Настя практична. Не прижимиста, не sparsam – практична. Раз уж вспомнились немцы, то качество это, конечно же, немецкое. Оно у нее выражается в каких-то деталях, фразах.
А я и сам не знаю, хочу ли я этого. Может, у меня окажется такое сознание, что лучше бы его заменить.
– Снимай. Хорошо, ее внучка эти штуки стала покупать, а первое время пеленками обходились.
Движения его помню. Преувеличенное, несколько даже залихватское вытаскивание брегета за цепочку. Щелканье крышки, легкая гримаса – вроде как неудовлетворенность временем, вроде как бежит слишком быстро – смотрел на часы, когда скучал или сомневался. Когда стеснялся – тоже смотрел, спасительный был такой жест. А может, и не жест, может, что-то большее, связанное с отпущенным ему сроком, – предчувствие, что ли? Июльским вечером 1917 года (наш последний дачный год) мы так и не дождались его на станции. В тот день у Варшавского вокзала его убили пьяные матросы.