Желтков начал мямлить что-то невнятное. Явно скучал. Видите ли, я, э-э-э, не курирую медицину…
Все наши надежды, вся ненависть, как пар, именно сюда, к вершине мира, и поднимались. Здесь этим грелись, носом втягивали. А если бы действительно оказаться в Кремле в те годы, рассказать им в глаза всё, что о нашей жизни было передумано! Смешно, конечно: ничего, ни слова не сказать, рта раскрыть не успеть – хорошо, если удалось бы только взгляд бросить. Лишь увидеть их хотя бы мельком – уже одного этого немало. Умереть от разрыва сердца, но увидеть.
Это была наша первая ночь. Входя в Настю, я знал, что сегодня она непременно должна зачать. Знание мое обнажило чувства, сделало их нестерпимо острыми, проткнуло, разре́зало меня на части, выплеснулось в нее, и я закричал. В ту минуту я уже действительно не понимал, Настя это или Анастасия. И мы с ней больше не были на “вы”.
Четвертая – буржуи. Тоже восьмушка, только на два дня. И ни в чем себе не отказывай…
– Вы как-то спрашивали у Валентины, долго ли были без сознания…
– Что-то с теми клетками мозга, которые отвечают за эту область, – сказал Гейгер. – По всей видимости, после разморозки они не восстановились.