Я попытался объяснить ему, что и это учитывается. В конце концов, всякое действие происходит на каком-то фоне. А он только руками замахал. Кузнечик, мол, – это и есть основное действие. И самовар тоже.
Под козырьком курили двое в белых халатах, тягуче сплевывали на землю. Два верблюда. Прошел мимо них к справочному окну. Там старуха с очками на шнурке.
Так вот, в 1927 году он уезжает в эту самую деревню – Дивенскую, – которая, кстати говоря, находится недалеко от Сиверской. Уезжает, я думаю, из чистого страха, потому что предчувствует террор. Остапчуку, видимо, кажется, что террор легче переживать в деревне. Если это так, то Остапчук пребывает в заблуждении.
До этого такие вещи не произносились. Хотя и мыслились. Я на минуту потеряла тормоза. Он единственный мой близкий человек, которому только и можно пожаловаться. И вот этот близкий человек уходит. И жаловаться остается только ему. Я поступила чудовищно.
Подумал вдруг: какое у них старинное название – кареты. Сохранилось среди всех потерь.
Мы можем получить Его помощь только силой веры в Него, а значит – и силой нашей просьбы. Здесь должны соединяться две вещи: желание выздороветь и вера. И то, и другое должен проявлять не только больной, но и его близкие. Близкие, я думаю, даже в большей степени, потому что у них больше сил (они ведь здоровы), а больной подвержен депрессиям.