Никто ему не ответил. Каждая из застывших от ужаса фигур была облачена в халат, хирургические перчатки и бумажную шапочку. Один Ле Ган крутился вокруг стола, делая свои снимки. Он-то казался наименее потрясенным. Сосредоточившись на выборе лучшего ракурса, он забывал, что именно у него перед глазами.
Эрван чуть не расхохотался: двадцать лет в полиции, а попался, как желторотый новичок. Он убрал оружие, схватился за маховик и попытался открутить его – напрасные усилия. Оглядел петли, раму. Совершенно герметично. Забегал вдоль стены в надежде найти другой выход.
– Она повзрослеет. Рано или поздно она поймет.
– Вы задали правильный вопрос. Да, Тьерри прятал пряди, обрезки волос других пациентов.
Наконец добрался до низа. Никого. Справа еще подрагивала дверь. Он кинулся туда. Внутри – новый трюм, набитый ящиками, которые ждали, когда над ними распахнется потолок, чтобы взлететь и оказаться на земле.
– Сам подумай, – продолжал настаивать Крипо. – В две тысячи пятом парня по непонятным причинам выпускают досрочно. В следующем году мы обнаруживаем его среди десантников в Гвиане. Дальше он официально будто не существует, если не считать адреса, по которому он получает военную пенсию по инвалидности. Я проверил: ранения, полученные в Гвиане, прошли без последствий. Это закамуфлированное вознаграждение. Наш фашист был спящим агентом, и платили ему сдельно, за каждое задание, вдобавок к ренте.