Его акцент отличался германским звучанием, что придавало словам особую основательность.
Лоик встал и потянулся, – казалось, он уже забыл и про свой гнев, и про пистолет, и про угрозы. Бедный ребенок, бьющий все рекорды безответственности.
– Забудьте все это, – подвел итог Эрван, закрывая кран. – Запишите его показания и предупредите прокуратуру в Ренне. Потом отправьте все в Париж. Завтра Бретань снова станет тихой пристанью.
– У Тьерри Фарабо не было семьи, и его… его сожгли.
– Как ни странно, нет. Мы познакомились намного позже, в двухтысячных, когда он одолжил нам для выставки свою коллекцию.
Под ногами люк. С мрачным предчувствием Эрван отодвинул засов. Протискиваясь в очередной лаз, подумал, вроде бы без всякой связи, о Ди Греко, его раздробленном черепе и записке, которую тот оставил: «Лонтано»… Приземлился он в лужу черной копоти. По коридору можно было идти только в одном направлении: прямо перед собой. Пытаться куда-то продвинуться в этих гигантских трюмах было все равно что плевать в пустыне. Занятие бессмысленное и жалкое.