Эрван устал после перелета, бессонной ночи и всего остального. Ни времени, ни сил на расшаркивания. Он представился и спросил, нельзя ли устроиться в каком-нибудь тихом уголке, где он мог бы задать свои вопросы.
– Во имя своей веры Фарабо убил девять человек.
– Вы и впрямь думаете, что тот парень ночью охотился за этими гвоздями?
Они перебрались через два холма. Тростник и камыш окружали черные лужи с тревожно-сиреневым отливом среди одноцветного мрачного пейзажа, напоминающего тундру.
Потом грохот волн вернулся. А к Эрвану вернулся и здравый смысл. Верни кашлял, выворачивался наизнанку, бормотал молитвы и благодарности. Ле Ган, в гидрокостюме, пытался вылезти из сбруи, стоя ногами в тросе, который извивался, как гигантская катушка ниток.
Когда она вернулась домой, мать плакала, отец ругался. Гаэль изобразила раскаяние, обещала хорошо есть, но избегала собственной тарелки, как обходят стороной дыру в нужнике.