А Ноллис, кстати, после военной неудачи потерял распоряжение королевского двора, почти всё своё состояние, и умер одинокий, нищий, всеми забытый. Как и положено продажной твари, кровавому палачу — оккупанту и бесстыдному наёмному убийце, каким и является любой наёмник.
Но вернемся к нашим реалиям. Начало года ознаменовалось усилением обстрелов Горловки и Донецка. Каждый день мы выезжали на места обстрелов. Наш командир роты, чтобы не дай бог, не пришлось выполнять свои обязанности в полном объёме, ушел на больничный. В коллективе происходили кадровые перестановки. Кто-то увольнялся, кто-то приходил. Некоторые врачи не смогли совмещать дежурства в нашем госпитале с работой в Донецке. Кто-то ушел по другим причинам. У каждого человека свой запас прочности, и я не могу никого обвинять. Каждый отдал столько сил и умений, сколько мог. Лучше честно уйти вовремя, чем стать предателем и саботажником. К нам пришли люди, с которыми мы служили раньше и которых хорошо знали. Это Андрей Викторович с Юлей, медсестрой. Приехали из России двое медиков-добровольцев. Они влились в коллектив и хорошо служили. Выезжали на выезды и дежурили в госпитале.
— Юрич, выдвигаетесь с отрядом в здание администрации.
Однажды меня срочно вызвали к командиру с полным комплектом всего медицинского. По прибытии я узнал, что наши ребята выследили и повинтили редкую хохлопидарскую мразь. Даже на фоне прочих «укровских» мутантов, предавших русский язык, Родину и Православие и пошедших в услужение пиндосам, за грязный скудный доллар убивать свой народ, отдельные особи умудрялись выделиться своими «выдающимися» качествами. Этот был именно из таких. Прошу любить и жаловать — полковник ГУР (ГРУ — это в России. У укров, не так, у них совсем по-другому — ГУР, «главное управление разведки»!).
Следующий наш день на новом месте был тихим — и благодаря этому, в полном составе остался в моих записях, так и называется «Тихий день сепаратиста».
Обманутый полной тишиной вокруг (стрельба шла только в Логвиново), я вылез на большую кучу земли с биноклем. И едва приложил его к глазам, как впереди и справа, метрах в ста, не более, заговорили вражеские автоматы. Красный, с примерным мастерством выполняя задачу «беречь командира», ловко дёрнул меня за ноги. Падая, я успел подумать: «Бинокль дорогой». Поднял его над башкой и шмякнулся оземь пузом. Первая же моя фраза была: «Ни х…я себе наглая пехота!» Действительно, такого чтобы противник скрытно подошёл почти в упор и атаковал нас — за всю войну, пожалуй, не было.