Генерал проорал ещё что-то, состоящее из: «Я запрещаю… и я приказываю…» Из его сбивчивого мата следовало, что я только и думаю, как угробить личный состав, и выводить медицинскую роту из расположения мне запрещается. В задумчивом недоумении я покинул просвещённое общество своего непосредственного командира. Помимо того, что с точки зрения формальной логики и требований устава всё сказанное им было просто бредом, меня удивила в воплях генерала какая-то явно ощутимая интонация личной обиды. Всего за войну на меня было совершено пять покушений (это не считая, само собой, участия в боевых действиях). Такое поневоле учит вниманию к мелочам. Я чувствовал, что у комбрига имеются какие-то неведомые мне глубоко личные претензии. Только много позже я узнаю, что оказывается, генерал своим приказом, не ставя меня в известность, как раз накануне восстановил на службе Шевцову, отказавшуюся ездить на боевые, — а чтобы избегнуть понятного при такой ситуации обострения, своим же приказом дал ей двадцать пять суток отпуска. Не знаю, каким образом ей удалось убедить его это сделать — она и до сих пор числится на службе, не являясь ни разу в медроту, её часто видят в штабе — при том же командире бригады.