Тускло светило заходящее солнце мазурских болот, в лоб беглым садила германская батарея, и стоны раненного картечью суглинка были неотличимы от всхлипов пропоротых настежь солдатских тел. Пехотный полк шёл вперёд и вверх, обозначая телами павших новые взятые рубежи, а душами «новомучеников российских, за Веру, Царя и Отечество живот свой положивших» — новые чертоги у престола Всевышнего. Широко улыбался новоприбывшим апостол Пётр, которому велено было Господом без спроса пропускать в Рай всех пришедших с болот Полесья, а кучка задержавшихся на земле рвалась сквозь валы траншей к батарее. Зрелый и жаркий, как клык секача среди волчьей стаи, штык ярился в мозолистых ладонях деда Вани, успевая косым росчерком рвать встающую отовсюду стену серых шинелей ландштурма.
— Без насилия! Это студенты, не бить! Задержите только тех взрослых, которые привели сюда детей, — это провокаторы.
Однако за время пребывания в яме произошёл ещё один интересный эпизод, влияние которого на дальнейшие события трудно переоценить.
У элеватора было весьма шумно. Если по всему населённому пункту пули свистели, то здесь они гудели как пчелиный рой. Противник был в нескольких сотнях метров от наших стрелковых цепей, и обе стороны ожесточённо стреляли друг в друга.
Впрочем, всё имеет оборотную сторону. На смену гневу быстро пришли позитивные эмоции, когда я увидел бойцов, работавших в деревне. Они представились «казаки из группы Б-2, командир Север». Я обратил внимание на то, что под плотным огнём они движутся быстро, но спокойно и уверенно, так же стреляют — строго в цель, очень экономно. Никто не психует, не кричит — даже не повышает голос. На мою реплику, в которой я похвалил их, отметив всё вышеперечисленное, один из них спокойно сказал: «А чего нам нервничать, у кого эта война — четвёртая, у кого — пятая».