– Куплю новую, – отрезал он, обхватывая ее за бедра, поднимаясь и касаясь губами ее груди и чувствуя, как тренированное ежедневными занятиями тело отзывается, как в юности. – Замолчи наконец, женщина. Разрешаю открывать рот, только чтобы называть мое имя.
– Хорошо начавшийся день должен пройти хорошо, – прошептала Василина, улыбаясь, подняла голову, отчего спутанные светлые кудри рассыпались по спине, по плечам, и легко, задумчиво, никуда не торопясь, поцеловала мужа.
Старый хирург не жалел ни себя, ни нас, и с ним срабатывались немногие. Чем приглянулась ему я в первые же дни работы в госпитале – не знаю. Как я не сорвалась и не нахамила ему в ответ на постоянные придирки и упреки – не знаю. Я работала, сжав зубы, и только через месяц, после почти двадцатичасовой операции, когда штатный виталист упал в обморок прямо в операционной, а я продержалась чуть дольше – меня рвало в уборной от голода и слабости, – я увидела, как Эльсен, бледный и строгий, обходит утренних пациентов. Потом смотрит планы на неделю. И лишь потом едет домой.
Тротт почувствовал глухое раздражение, а уж голова заныла так, будто кто-то со всей силы врезал ему по затылку.
– Зачем это вам, полковник? Мне не нужна благотворительность.
Телефон молчал. Кто бы сомневался, что она не приедет. Да и не нужно это.