Вяло перекусив супом, я выслушала виталиста: он попытался выжечь вирус, но только ускорил течение болезни – видимо, зараза вцепилась крепко, и проще было переболеть, чем тратить на исцеление большой резерв. Лейб-виталист вызвал врача, и они вдвоем развели вокруг раздражающую суету, закончившуюся выпиской лекарств, которые я и сама знала, и строгим пожеланием не перенапрягаться, лежать в постели и честно отболеть несколько дней.
– Обязательно, – кивнул отец Нежана Форбжека, сверливший его задумчивым взглядом. – А скажите-ка, Кембритч, что за недоразумение произошло в прошлую пятницу у вас и нынешнего принца-консорта?
Она вздохнула, приподнялась на локте, чтобы удобнее было говорить. В темноте легче признаваться в своих страхах.
– Повернись, – пророкотал Нории глухо, и принцесса развернулась, с вызовом глядя на него сверху вниз. Он стоял на коленях и смотрел на нее темными вишневыми глазами, и столько было в этом взгляде и во всей его позе – сильнейший мира сего служит своей госпоже, – что она задохнулась, сжала зубы, чтобы не потянуться к нему тут же.
Голос у него был сиплый, скрипучий, будто ржавой пилой водили по жестяному листу. И глаз он не открывал. И хорошо, а то увидел бы, как покраснела пятая принцесса дома Рудлог.