«Мать моя… – подумал Серега.– Чего это они расчирикались среди зимы? И почему спине неуютно?»
Домой братья вернулись затемно, пьяные и веселые. Серега порывался петь песни типа «Вновь по выжженной земле иду, гермошлем защелкнув на ходу, мой „фантом“…» и так далее. Братан Мыш тянул тоже что-то неподобающее про «милку задасту да титясту». Ввалились в избу, что-то перевернули, запалили свечу, разбудили Сладу. Серега спьяну полез к ней обниматься. Девушка вывернулась молча и яростно. От этого молчаливого отпора Духарев сразу отрезвел, пробормотал:
– Ну ты шутишь! – Духарев усмехнулся.– А пить-есть что я, по-твоему, буду?
– Да не могу я… – сердито сказал Духарев.– Не понимаешь, что ли? Это твоя идея! Придумай что-нибудь!
– Это кто? – спросил он, когда они разминулись.
На заросшем лесом холме стоял кругом невысокий тын. На тыне, желтыми «украшениями» – черепа. Медвежьи, волчьи, человечьи, «демократично», вперемежку.