Малый Торжок утопал в снегу. Сугробы поднимались до половины стен. Белая гора, белые крыши, белая шапка на кремлевской башне. А внизу – белая лента замерзшей Сулейки, исчерченная узкими полосками от лыж и широкими – от саней. У берегов чернели вмерзшие в лед причалы.
Слада поглядела на него снизу, запрокинув голову. Кажется, она рассердилась.
Духарев положил рогатину в траву, разбежался, выпрыгнул повыше и пробил аж три йоко, третий – с лихим «ки-ай», переполошившим птичью братию. Классно получалось. Серега попрыгал еще, пронзая и разрывая воздух мощными прыжковыми ударами. Ноги были – как на пружинках. Разбежавшись, Духарев прошелся колесом, ни с того ни с сего вдруг крутанул сальто вперед. Надо же! Никогда не получалось! Какой из него, почти двухметрового дылды, гимнаст? А ведь может! Серега попробовал крутануть сальто назад. И это вышло. И еще раз. И еще.
Рукоять у секиры была длинная, в двух местах обмотанная шершавой кожей. Лезвие широкое, с заостренным и вытянутым верхним концом. По нижнему краю был сделан глубокий вырез, вероятно, для облегчения оружия.
– Откупа я с тебя брать не буду,– сообщил Мыш.– Ты ж в роду старший. Выходит, сам себе и заплатишь. Ну и с приданым то ж самое.
– Меня Сладка послала,– простодушно сообщил он.– За тебя беспокоится. Говорит: ты муж сильный, тебе каждый день женщина нужна.