Максимыч, как мы и договаривались, ожидал нас у служебного входа на стадион. Так же и я несколько дней назад торчал тут за оцеплением из полисменов, выискивая в череде проходящих мимо английских футболистов своих одноклубников. Морозов лично провел старика в подтрибунное помещение, а затем передал на руки нашему администратору, который должен был позаботиться о месте на трибуне для бывшего военнопленного.
А ближе к вечеру, как следует нагулявшись, взяли такси и отправились на Люблянскую. Из таксофона возле Дома культуры Ленка позвонила домой, узнала, как чувствует себя Лешка, все ли нормально. Только после этого мы отправились занимать свои места в зале.
Но сначала наведаемся к старине Олдриджу. Надо же все-таки узнать, как Хью себя чувствует, какие у него впечатления остались от СССР… А то ведь как один раз встретились накануне фестиваля — и после этого я видел его только на трибуне.
Понятно, что к иностранцам чопорные по своей природе англичане никогда не питали теплых чувств, тем более к советским гражданам. Ненависть к социалистическому строю даже не нуждалась в комментариях, тут было все заложено чуть ли не на генном уровне. Только вот многие рядовые британцы имели по этому поводу собственное мнение, даже несмотря на обработку со стороны подконтрольных властям печатных СМИ, радио и телевидения. Немало было и таких, кто плевать хотел на политику. Это касалось как пролетариев, заботящихся каждый день о хлебе насущном, так и представителей творческой интеллигенции.
— Почему бы и нет? — ответил я заждавшейся Лиде. — Но ведь репертуар, опять же, придется утверждать, нужно подумать, что я могу предложить требовательной комиссии.
— Ежик, я так не хочу, чтобы ты уезжал в эту свою Англию, — ластилась она ко мне, пока Леха неуклюже ползал по полу.