Я узнала, что он мусульманин, босниец, бежал от конфликта на Балканах и в пятнадцать лет оказался в Англии в качестве беженца. Он знает об утратах не понаслышке, потому что потерял в Сребренице отца и двух старших братьев. Имеет судимость за домашнее насилие. Чем больше я узнавала о Камале, тем больше убеждалась в правильности своего решения рассказать все полиции и поговорить со Скоттом.
– Разве это важно? Какая разница, почему я ушла с работы?
Я ненавижу себя за заискивающие, угодливые нотки в голосе. Я опускаю глаза на заляпанную кровью футболку, и тут до меня доходит, что кое-какие варианты у меня все же имеются. Я беру рамку, высыпаю остатки разбитого стекла на ковер, выбираю самый длинный осколок и осторожно засовываю его в задний карман.
– Пожалуйста, не надо! Пожалуйста! – Я понимаю, что скоро случится что-то ужасное, пытаюсь закричать, но не могу выдавить из себя ни звука.
Я сижу на кровати, смотрю в окно и не могу понять, почему мне не становится легче. Может, потому, что ответа у меня все равно нет. А может, потому, что, хотя мои воспоминания и подтверждаются рассказом другого человека, что-то все равно не сходится. И вдруг до меня доходит: Анна! И дело не в том, что Том не рассказал, как уехал с ней, а в том, что я видела, как она идет к машине, садится в нее, и ребенка с ней нет. И где же была Эви, когда все это происходило?
Жара усиливается. Всего половина девятого, день только начинается, а воздух уже тяжелый и влажный. Хорошо бы прошла гроза, но на вызывающе чистом бледно-голубом небе ни облачка. Я вытираю пот над верхней губой. Жаль, что забыла купить бутылку воды.