В телефонно-терапевтическом сеансе с Лешкой я провожу три долгих шестидесятиминутки с перерывами на туалет и общение с персоналом. «Пока нет, но будет», – таков общий ответ. «Когда будет?» – «Не знаем». И все заново по кругу. Приезжают и уезжают автобусы, отворяются и закрываются двери, рассасывается одна толпа и создается другая, а мои сумки все на том же месте. В какой-то момент я перестаю их переставлять. Так они и стоят посреди зала – никому не интересные, кроме меня. Как никому не интересна и моя персона, брошенная в темницу и забывая там.
– Ну, что? Что? – швыряю я в Лешку вопросами, не дожидаясь его возвращения в машину. Оставаясь верным себе, Лешка по провокации не поддается. Молча открывает дверцу, молча садится.
Голос его угрожающе скрипит, и я моментально устаю от предстоящей схватки. Началось… Утро Лас-Вегаса. У меня раскалывается голова, губа и колено ноют, душа требует сна, а Лешка скандалит.
На повестке дня «Крым наш». Восторженное письмо от Женьки. Она, конечно, за Крым российский. Ну, понятно. С ее-то родословной. Особенно теперь, когда улицы наполнились факелами. «Хоть будет куда бежать, – пишет она мне, – когда любители факельных шествий и дивизии СС «Галичина» у нас в Харькове власть возьмут». Когда-то я любила читать Лешке Женькины письма: она весело и хорошо пишет. Когда-то… Как будто все это было в прошлой жизни. Той, которая была до майдановских костров. Сейчас Лешке лучше не читать того, что пишет Женька. И не пересказывать. Лучше вообще молчать.
– Ну, ты, Кристина, даешь! Надо было в Америку уехать учиться, чтобы левой стать! Все у тебя не как у людей!