– Нет. Им ничего не надо. Деньги не в ходу – наше племя не торгует с людьми. Предложить что-то ценное мы не можем. Можем только просить.
– Я все-таки не понимаю, – не унимался Даран, – кто вообще-то такие древние? Они что – боги? Почему они обычных-то людей считают за дураков и зверей? Сами-то кто?
Тут тоже был вариант – может, это ловля более вкусных объектов на приманку? А что, ходят себе герои и ходят, а он их жрет и жрет. А Каруна тем временем делается толстой, сытной, есть что положить на зубок!
– Хмм… и свидетель, и участник… – удивленно покачал головой император. – Ладно, посмотрим. Городского судью доставили сюда? Истца? Оликс, ты тут?
Ржавый тесак с треснувшей деревянной ручкой лежал на табурете перед Иларом. Широкое лезвие, слегка сточенное посредине от многочисленных встреч с точильным бруском, отполированная ладонями рукоять, темная от времени и въевшихся в нее грязи и сажи, – в последнее время Устама использовала этот видавший виды клинок для чистки котлов и пригоревших сковородок. Лезвие давно уже перестало быть острым, поэтому Илар задумался: что означают слова о том, что клинок постоянно будет острым? Заклинание заточит его? Или оно поддерживает остроту ножа в том состоянии, в котором лезвие находилось в момент заклятия? В любом случае ответ на вопросы могло дать только испытание заклинания.
– Мне было стыдно. Мне хотелось, чтобы мои родители были такими, как твои, – добрыми, хорошими. Ты всегда с такой любовью о них рассказывал, что мне было завидно. Мои – холодные, бесчувственные, как снег на вершинах гор. Только о себе, только о своем древнем гниющем народе! Красивые, здоровые и со сгнившей душой! Не люблю мой народ. Пустышки!