Даже Пророк не позволял себе таких вопросов, а этот: на тебе, пожалуйста, никакого такта. И он понял, что его специально дразнят.
— Есть молчать! — заулыбался Рыжий и подмигнул Цветаеву, мол, я знаю, что делать, я командира не подведу.
Он прокрался буквально на ощупь, ежесекундно ожидая окрика: «Стій! Хто йде?» Сколько раз он вот так ходил на задание, и ничего, а на это раз его охватил страх. Что-то было сделано не так, а что именно, он не мог понять. Груз таких «ходок» навалился, словно камень, и Цветаев испугался не грядущего, а того, что не справится. Подвело его любимое шестое чувство, и он вдруг разделил его на охранную грамоту, которая ему была дана в жизни, и свободу выбора. Свобода выбора страшнее всего, потому что надо было принимать решение самостоятельно.
На это раз он подготовился основательно. Взял тот самый пистолет, который его спас на Михайловской, «Машку» капитана Игоря, естественно, «калаш», который, как всегда, демонстративно бросил на сидении справа, а «Машку» бережно завернул в покрывало Татьяны Воронцовой. От покрывала тонко пахло духами, как напоминание о довоенной жизни.
И вдруг Лёха Бирсан подал ему стародавний и потому очень знакомый знак. Этот знак был знаком их юности. Цветаев забыл его, а теперь вспомнил. Они пользовались им в школе, когда им нужно было объединить усилия; этот знак знали все: и Пророк, то бишь Антон Кубинский, и Гектор Орлов. Цветаев подозревал, что его знает даже Ирочка Самохвалова, потом что она периодически попадала в их компанию до тех пор, пока Гектор Орлов не женился на ней и не начал ото всех прятать; из-за этого они, собственно, и сбежала. Знак был ключом к взаимопониманию, и Цветаев опустил винтовку — не стрелять же в своё прошлое.
— Прийдуть, куди подінуться, — миролюбиво заверил его напарник.