Но потом он увидел, как там, внизу лестницы, проскочил, ловко перехватив мяч в его полете, худой быстрый мальчишка с веселым чубчиком и очень знакомым лицом. Только немного странно одетый и с каким-то футуристическим прибором на левой руке — вроде большого браслета. Но Брыся и Климента это, похоже, ничуть не удивило — они припустили вдогонку за своим лучшим другом Вадькой.
Похоже, Штаты влезли в совершенно не свое дело. Когда понимаешь это, становится пусто и холодно в животе. А это страх. Непривычная вещь для меня. Трусом я не был никогда. Просто… я раньше никогда и не воевал с русскими.
— А на каком основании вы вообще обсуждаете, что тут будете делать? — Голос женщины был капризно-высокомерным. — Это наше имущество! Вы вообще кто такие? Я…
— Прошу внимания… — Своего голоса из динамиков он не услышал, но на площади все зашевелились. — Говорит Романов. Только что мною за неисполнение своих должностных обязанностей был убит господин Маркевич.
— Ты мне еще скажи, что вы — русь! Нерусь вы! И нелюдь! Хуже Балабанова — он на вашем страхе тут княжил! А теперь слушать меня — по праву вашего крысиного закона, который вы у себя сами установили! — хотя Романов не отдавал приказа, но с нескольких сторон площади жахнули в воздух быстрой перекличкой карабины дружинников, и стало тихо. — Учтите, мы все про всех знаем. Как кого зовут. Кто где живет. У кого сколько рабов. Знаем, что есть и те, кто их купил, а обращается с ними — совсем не как с рабами. Мало — но есть. И про других знаем… да бесполезно бежать, дорогие мои бывшие сограждане, не просачивайтесь к выходам с первых рядов, сеанс не закончен, это еще только киножурнал был, — Романов обвел лица — в основном перепуганные — взглядом. Заговорил тише: — Что оружие сдали, что боитесь — могу понять. Даже простить смогу со временем. А вот что сами струсили и над слабыми глумились — прощенья не будет. Ни одному. Надзирателя из своих я за вами не поставлю. Нет у меня людей для этого дела. Не прихватил, не думал, что так оскотинитесь. Посему будете жить сами, а я дальше на север пойду. Таких мест, как ваше — где женщин и детей продают, а мужики на это смотрят и радуются, что не их жены и дети на продажу выставлены… пока — так вот, таких мест много, я думаю. А вы тут жить останетесь. Своим умом. И если я обратно возвращаться буду — а я буду возвращаться, не надейтесь — и мне что-то у вас не понравится — зачищу до лысого места.