Женька появился тут же — на ходу строча в блокноте, который он, не чинясь, сунул под нос Романову. Тот вгляделся.
Лето наступало. Неохотно, сыро, неуверенно, погода была совершенно не майской (даже для начала мая), еще не везде по тенистым местам стаял снег — но все-таки лето наступало. И невольно хотелось верить, что прогнозы оказались ошибочными, что все как-то устаканилось… В конце концов, зима была не более холодной и не более снежной, чем обычно, разве что лишь чуть ветреней…
— Тут, — Сажин показал за плечо, одной рукой придерживая мальчика. — За кустами чуть конем не стоптал. Да не в этом дело… — Он чуть наклонился к найденышу и тихо спросил: — Ну-ка, ну-ка… ты кто?
— Нет! Не надо! — сипло (ярмо было слишком узким для его толстой шеи) взвыл он через несколько секунд.
— Кадет Солычев… Да потому, что такой одиночка поживет сыто-тихо неделю, месяц, полгода, а в результате его все равно спалят… то есть найдут и прикончат. Просто бандиты. И он один ничего не сделает. А все его нычки достанутся группе. Группа всегда сильней одиночки в открытом столкновении, даже если это группа гадов. Знаю. Сам проходил.
Уже немолодой мужик, пригнавший чудом спасенное его семьей от мародеров стадо ярославских коров, почти четыре часа сидел в коридоре, да и потом, когда его заметили и привели на прием, смущенно бубнил: «Люди занятые… чего я… я ничего… подождать — оно просто… может, у кого дело важней… теперь-то что… вот пока гнали — это да… а сейчас-то и подождем…» За это время на прием дважды прорывался какой-то придурок, требовавший свободы самовыражения (в чем она должна была заключаться, Романов не понял, хотя говорил посетитель много и горячо), пришел полный велеречивый батюшка, настаивавший на проведении крестного хода, и лохматая истощенная десятиклассница со взглядом дауна, которой было непонятно, почему так долго не восстанавливается сеть «Вконтакте».