«Я кагда было очен страшно или еще что я всегда с тобой гворил. Ну так мыслено. И на ты называл. Правда можно?»
Около открытой двери одного из кабинетов высокий худощавый капитан-полицейский разговаривал с молодым, но уже лысоватеньким, бесцветным каким-то, однако исполненным собственной значимости, чиновничком. Романов приостановился, уловив слово «автоматы». Капитан просил оружия для отряда самообороны.
— С такими гостями — не очень, — буркнул дозорный. Но изучал Романова без особой враждебности. Так, настороженно.
— У них танки, я ж вам говорю! Или… или у вас что — тоже?!
— Ну что, все получилось очень неплохо, все, я бы даже сказал, получилось великолепно!
Романов кашлянул и, когда Иртеньев обернулся, кивнул легонько. Руки вздрагивали, он свернул записку и убрал в карман куртки. Неужели умрет? Романов не мог понять, разделить свои чувства — жалость, обычная жалость к корейцу и ужас от того, что человек, на котором держится все сельское хозяйство, может умереть. Он невольно посмотрел на Хегая, который как раз заканчивал говорить, поймал его взгляд. Желтоватые глаза Хегая были спокойными и чуть ироничными. Кореец чуть прищурился, чуть шевельнул уголком тонких губ и отвел взгляд, продолжая что-то объяснять.