Стрельбу обрезало с обеих сторон. Но Романов не обольщался — стрелять перестали, конечно же, только от удивления.
Он и не оправдывал. Однако он ненавидел тот, сгинувший, мир. Ненавидел до синевы в глазах, до тумана в мозгу, до кислоты во рту и белых костяшек пальцев. Ненавидел — и радовался его краху…
— Расскажи и иди, — вроде бы даже удивился Хузин. — Милый мой, да если ты начнешь говорить и правду расскажешь, я тебя не то что пальцем не трону — я к тебе и подойду-то только для того, чтобы с крючка снять. Как работник ты — не велик прибыток, на продажу — чистеньких-домашненьких наловить еще сколько угодно пока можно. Ну и на кой ты мне черт? Ну давай, я слушаю. Только не ври, — он погрозил пальцем, — это я сразу почувствую.
— Сегодня вечером — совещание у генерала Грилла, — сказал Кларенс, кладя руку на плечо сыну. — Возможно, ты прав. Есть очень высокая вероятность того, что ты прав. И тем не менее — пока тут все наши. Просто потому, что вокруг — чужие. И мы будем стараться остаться нашими. Все. Понимаешь?
— Лежи, говорю! — прорычал Романов, наградив парня зуботычиной. Провоторов, рванувший было к упряжкам, тоже застыл на одном колене, перекосив рот в напряжении.