В этой части здания располагались только учебные кабинеты, и сейчас было почти так же тихо, как на третьем этаже, откуда Романов с такой неохотой спустился. «Почти» — потому что еще у лестницы он услышал простенький гитарный перебор и мальчишеский голос, вполне музыкальный, хотя и чуть сипловатый — видимо, от старания. Песня была незнакомой, непонятной… и странно привлекательной.
Сейчас Сашка вспомнил — она рассказывала, как с подружками ела траву. Потом еще — какой радостью было для них, когда в школе им стали давать ломтик хлеба, посыпанный сахаром. На этом месте Сашка отвлекся от мобильника и подумал, что это чушь. Хлеб с сахаром. Чушь…
В пайке был и тюбик со сгущенкой. Романов увидел бело-голубой хвостик над краем мусорного ведра, стоящего сбоку от двери. Мальчишка проследил взгляд мужчины и, приоткрыв рот, тяжело задышал, глаза мгновенно наполнились ужасом, как будто закрутились темными водоворотами…
Временами Романов думал, как бы глядя на себя и Русскую армию в целом со стороны, что все это — чудовищно. Они делали вещи, против которых тот же Романов в «мирное время» яростно протестовал. Если думать формально, на чистой логике, то чудовищно ведь — отнять десятилетнего городского ребенка у отца и матери и отдать его грубому мужику, который не может говорить без мата и своих-то детей воспитывает подзатыльниками? Чудовищно. Слов нет. А если в сумке у отца отнятого обнаружили вяленое человеческое мясо, а мать не имеет представления ни о чем, кроме перепродаж шмоток? Как быть тогда?
Это была страшная и несправедливая смерть.
— Послушайте, вы понимаете, о чем вы вообще просите?! — В голосе чиновничка был ужас. Капитан умолк, непонимающе на него глядя. — Раздать оружие людям! Фактически поддержать незаконное самовооружение! Нет, нет и нет! Есть установленный порядок. Мы не имеем права, мы не будем поощрять подобный бандитизм! — И, воспользовавшись тем, что капитан отшатнулся от него, как от заразного больного или, верней, сумасшедшего, проскочил в кабинет и захлопнул дверь.