— Это ж дело, бизнес! — подал голос еще кто-то.
«Почему так не было, когда мы отдавали последние почести Илье, — вспомнил Романов, стоя в остолбенении, — погибшему в бою за Осипенковку дружиннику? Разве Илья не был храбр или погиб не за правое дело? Или, может, этого и сейчас не было, а только показалось?»
И «ЗУ», и «ЗПУ» обслуживались порученцами — тридцать человек. Еще десять из них составляли личный конвой Романова и сменные дозоры и разведку. А взрослые дружинники делились на десять ударных групп, в каждой из которых имелись «ПКМ», «РПГ», «СВД» и «обычный карабинер» — в смысле бойца с карабином.
Мальчишке было лет восемь — русый, худенький, он был похож на заспанного котенка, смотрел невидящими серыми глазами, чуть ворочал головой и явно не понимал обращенных к нему вопросов. В примагниченных к спинке кровати бумагах никаких данных, кроме медицинских, не было — видимо, имя или фамилия просто никого не интересовали. Романов, стараясь не задеть трубочки и шланги, опутывавшие мальчика, отбросил хрусткое белое покрывало и пошатнулся — правый и левый бока мальчика пересекали длинные шрамы операций по удалению почек. Один — довольно старый, второй — свежей.
— Я тоже был уверен, что все уже разошлись. — Барнэби натянул перчатки. — Вам проще, чем другим. Вы имеете дело в основном с техникой. А вот тем, кто с личным составом… — Он покачал головой. — Завтра будет трудный день. Не удивлюсь, если со стрельбой. И не только в себя. Но нам повезло со стариком.
Стало тихо. Где-то неподалеку побрякивала гитара, и Романов, случайно прислушавшись, с удивлением понял, что песня ему незнакома, хотя она о знакомых делах. Кто-то пел… надо, наверное, назвать — балладу о ребятах-минерах, у которых не было ни еды, ни умения, ни инструментов… ничего, кроме желания выжить и помочь тем, кто слабее их.