— Твою мать… — потрясенно сказал Провоторов.
— Не пойму, — признался мужик. Подумал и добавил: — Да и не надо. Ладно, проезжайте. Но только двое… Кстати, у вас на обмен ничего нет? Сигареток хорошо бы. А у нас консервы есть, самокруты — оленина, черемша соленая… Правда, банки стеклянные, зато — объеденье… Так как — есть сигаретки?
— Во, — Самарцев удивленно оглядел Романова с ног до головы. — Ты вроде бы уехал. Мой затемно умчался.
— Пришел в себя? — Хузин встал, но от стола не отошел — это само по себе было облегчением. — Ну вот и поговорим. А то я уж месяц за тобой слежу… бегаешь, бегаешь чего-то куда-то, суетишься… а потом как сквозь землю пропадаешь…
— Они покончат с тобой, дрянь! — Лютовой улыбнулся и закрыл глаза, возвращаясь в летний теплый день…
— Что? — теперь уже тихо-тихо и очень страшно, страшней любого крика, спросил Романов. И переспросил — еще тише и страшней: — ЧТО?..